Вот, решили с Владимиром Поворозником поработать в обратном направлении – не «рисованные истории», а скорее, «написанные картинки».
Возможно, будем продолжать в том же духе…
Интересна любая критика, как и самого рассказа, так и художественного оформления.
К сожалению, ограничения форума не позволяют залить больший размер для просмотра.
Для тех, кто испытывает сложности при чтении текста с иллюстраций - нормальный печатный текст находится ниже.
ВНИМАНИЕ: (ИМХО) Не рекомендуется к прочтению особо впечатлительным товарищам,
особенно детям (как по возрасту, так и по духу)
.
.
Пушистая Смерть и Клыкастая Жизнь
Раздался дряблый стук быстро семенящих лапок.
Небольшая серая крыса аккуратно бежала по пыльному деревянному полу. Она явно спешила. Выразительные, хоть и немного опаленные усы нервно дергались из стороны в сторону, а нос неопределенно шуршал во всех, доступных ему, направлениях в надежде учуять что-то важное… жизненно важное. И спешке этой находилось вполне вразумительное оправдание – четыре небольших крысенка, которые остались далеко в подвале. Им было нужно уже не просто материнское молоко, а более серьезная и разнообразная пища. Но крыса не могла допустить того, чтобы этим маленькие и еще такие милые комочки шерсти выбрались из подвала наружу в другой мир. Да, там была пища. Да, там было ласковое солнечное тепло, а не затхлый и спертый воздух подземного склада укрытого услужливым мраком. Да, но также, там была и опасность. И она чувствовалась слишком остро, улавливалась тонкими струйками в воздухе, превращаясь в плотный, яростный аромат, который нещадно впивался прямиком в мозг, парализовывал тело и заставлял шерсть на загривке мелко топорщиться, а усы нервно дергаться. Крыса замерла и далеко не сразу преодолела этот барьер между опасным, таинственным светом и мягкой, приютившей ее тьмой. Но голод и беспокойство за потомство нещадно гнали ее из подвала, где все съестные припасы уже давно закончились. Да и было их всего ничего – один полусгнивший мешочек злаков, какие-то пропавшие фрукты и случайно оставленная кем-то, щедро поросшая плесенью черная горбушка хлеба. Питаться таким – грех, но крысы не выбирали, молча грызли брошенные обглодки. Но прошло время, и этим скудным припасам тоже наступил неотвратимый конец – что-то умяли, что-то безвозвратно заплесневело. Пищу срочно надо было искать…
А крыса все семенила и семенила, положившись больше на нюх, чем на притупленное долгой темнотой зрение. Но вдруг, резко вскинув хвост, зверек замер. Недоверчиво принюхался…и вовсе оцепенел. Страх. Коварный и беспощадный страх пронизал все естество бедного исхудавшего животного. Крыса явно чувствовала едкий запах смерти, который липкой ледяной дорожкой прокатился от самой холки до кончика изящного трубчатого хвостика. Шокированный и истощенный разум уже рисовал в сознании страшные картины, застилая матовой пеленой и без того притупленный взгляд. На миг для крысы все исчезло: и уходящий из-под лапок пол, и размытые очертания стен, и даже собственные родные усы. Остался лишь мерзкий запах, впивающийся острыми струйками в каждую клеточку тела, заставляя мышцы наливаться свинцовой тяжестью. И еще остался слух. Сначала это была звенящая мёртвая тишина. Ни легкого шороха, ни малейшего колебания. Затем раздался мягкий шлепок, который в наступившем «вакууме» эхом отразился от стен и на какую-то долю секунды стал гулким, раскатистым ударом.
А потом был еле уловимый свист рассекаемого воздуха… Крыса не понимала. Она была настолько напугана, что даже не дрогнула, когда острые, мощные когти вошли в мягкое тельце, находя дорогу в податливой, никчемной в защите шерсти. Она не дернулась и тогда, когда большие, сильные лапы ломали тонкие кости. Страх сковал крысу настолько сильно, что не давал ей ощутить реальность. Он полностью спутал мозг, отключил все чувства и ощущения, оставив лишь стальную заточенную грань, на которой можно лишь стоять, потихоньку кромсая подошвы. Но ни пройти вперед, ни, тем паче, назад уже нельзя…
И только когда белоснежные, острые клыки с отвратительным хрустом вспороли загривок, крыса взвизгнула. Так протяжно и так обречено, что лапы на миг ослабили свою мучительную хватку. Словно острый нож визг резал реальность, крушил, ломал все на своем пути, оставляя позади немой и укоризненный вопрос всему живому - «За что?».
Но крик таял, медленно сходил на нет, превращаясь в жутковатое бульканье, а потом и вовсе стих. Немногие его услышали. А кто услышал – не обратил особого внимания…
Раздался дряблый стук быстро семенящих лапок.
По полу трусила неприглядная серая кошка. Вид у нее был какой-то отстраненный, даже казалось, что движется она сконфуженно, как будто чувствует себя не совсем комфортно. Серые ушки немного разъехались, выдавая сильную усталость и растерянность. Шерсть на тельце была немного вздыблена, а лапы в чем-то измазаны.
В зубах у кошки свисало истерзанное тело несчастного грызуна, коих почти уже и не осталось в соседнем подвале…
Было спокойно и тихо, даже мертвецки тихо… и только два почти одинаковых звука слышались на пределе из противоположных сторон. Где-то рядом, совсем рядом с кошкой, верещали проголодавшиеся молодые котята.
И напротив, где-то далеко, совсем уж глухо слышался тонкий срывающийся писк маленьких крысят, ждущих маму, которая, увы, уже никогда не вернется к ним… И как жестоко, что накормить-то она все-таки сможет…
Но уже не своих детей.
Алексей Лаэда
2002 г.
